 | Протоиерей Димитрий Лескин, д.ф.н., кандидат богословия, |
«Святой благоверный князь Александр Невский: образ истории и образ духа»
Доклад в рамках XXIХ Международных образовательных чтений
«Александр Невский: Запад и Восток: историческая память народа»
Конференция «Наследие святых отцов в жизни семьи и общества»
19 мая 2021 г., Храм Христа Спасителя, г. Москва
Почему святой благоверный великий князь Александр Невский и сегодня приковывает непосредственное внимание всех нас? Почему вместе со св. Дмитрием Донским он остается самым известным и часто упоминаемым князем древнерусской истории? Почему мы можем говорить о нём как об олицетворении русской души? Это не праздные вопросы, и в наше судьбоносное, стержневое, как иногда говорят, время обращение к национальным духовным истокам, историческим корням и культурным сокровищам несомненно оправданно.
В России всем известно имя Александра Невского. Многие хотя бы в объеме школьной программы помнят факты его биографии, в первую очередь, героические подвиги на Неве и Чудском озере; некоторые смогут коснуться темы взаимодействий князя с Золотой Ордой; совсем немногие знают о житийном образе святого князя. Уверен, присутствующим здесь памятен телепроект «Имя России», который в 2008 году масштабно проходил на федеральном телеканале «Россия». Тогда митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, ныне Святейший Патриарх, представлял Александра Невского, и князь мнением большинства граждан России, участвовавших в телеопросе, был назван «Именем России». Это был действительно воодушевляющий и знаменательный момент. И сегодня, как мне кажется, весьма актуально послушать, какие аргументы привел Святейший Патриарх, отстаивая своего героя. Согласно точке зрения Патриарха Кирилла, Александр Невский не был представителем какого-либо цеха: политиков, ученых, писателей, поэтов, экономистов. Он был одновременно «величайшим стратегом, человеком, почувствовавшим не политические, а цивилизационные опасности для России. Он боролся не с конкретными врагами, не с Востоком или с Западом. Он боролся за национальную идентичность, за национальное самопонимание. Без него бы не было России, не было русских, не было нашего цивилизационного кода». Таким образом, Святейший Патриарх определяет дело Александра Невского как спасение России и стратегическое обеспечение возможности суверенного развития на многие десятилетия и даже века вперёд. Он сближает подвиг Александра Невского с судьбоносным выбором, который в херсонесской купели сделал за 250 лет до того другой гений русской истории – великий равноапостольный князь Владимир Креститель.
Обращаясь к миссии св. Александра, мы должны задаться вопросом, в чем состоит своеобразие и какое место занимает чин благоверных князей в русском пантеоне? Как известно, князья составляют особый, весьма многочисленный чин святых в Русской Церкви (более половины от всей группы канонизированных «мирян»). Г.П. Федотов, замечательный философ и агиолог, в своем классическом исследовании «Святые Древней Руси»[1] насчитывает около пятидесяти прославленных князей и княгинь. Уже с первых лет христианства на Руси начинается их почитание. Первыми святыми юной Русской Церкви становятся два князя-страстотерпца – святые Борис и Глеб, опережая святителей и преподобных, что сразу поставило Русь в особенное положение по отношению к устоявшимся формам канонизации, принятым в Константинополе.
Сам чин благоверных князей в иерархии святых стал уникальным явлением, характерным именно для Руси. В такой форме он не известен ни Византии, ни средневековому католическому миру. Действительно, существовало почитание византийских императоров и императриц, прославившихся в борьбе с ересями в эпоху Вселенских Соборов. Однако русский князь – совсем не император. Образ императорской власти есть образ освященного Христом Космоса, ответственность за который вручена «Удерживающему» (Катехону), единственному во всем мире. И это не тот образ, олицетворением которого может выступать удельный и даже великий князь. Совершенно очевидно, что сами названия: «император», «царь», с одной стороны, и «князь», «каган», «король», с другой – неравнозначные. Император только один – он находится в Константинополе, в связи с чем ясен смысл длительной борьбы Запада за имперские привилегии, и две его кульминации – венчание императора Карла Великого в 800 году и возникновение Священной Римской Империи в 962 году. Эта борьба как нельзя нагляднее показывает, что согласно средневековой историософской концепции император и империя могут существовать только в единственном числе. Русские князья киевского периода на имперские привилегии не покушались. Как и Русская Церковь в лице своих иерархов была водима до XV века Константинополем, так и здесь – верховное освящение княжеской власти проистекала из византийской теократической идеи императорского служения.
Власть русского князя ограничена вечем, дружиной, церковной иерархией. По мысли Г.П. Федотова древнерусский князь «воплощает в себе не столько начало власти, сколько начало служения, является политическим, прежде всего военным вождем местного мира». Он национальный предстатель за свой народ, за свое княжество, за свой град.
Также почитание русских благоверных князей можно сравнить с широко известным романо-германским культом святых королей-чудотворцев и феодальных рыцарей[2]. Здесь также выявляется своеобразие русской агиологической традиции.
Если продолжить аналогию с Элладой, русские князья больше напоминают нам образы героев, «небесных патронов», воинов-покровителей того или иного города, полиса. Яркий пример такого святого покровителя града – великомученик Димитрий Солунский (+306), исключительно популярный в Древней Руси и особенно в княжеской среде. Заступник города Фессалоники воспринимался «сродником» в русском мире, поскольку, по широко распространенному преданию, был славянином. Преп. Нестор Летописец в рассказе о взятии великим князем Олегом Константинополя в 907 году упоминает, что свое поражение византийцы приписывали не храбрости славян, а заступничеству за них святого Димитрия – их покровителя. Частицы мощей, облачений, гроба и, особенно, благовонного мира имелись в большинстве монастырей и княжеских церквей Киевской Руси, а многие величественные храмы освящались в честь святого Димитрия. Своих первенцев русские князья часто называли именем Димитрий: сын Ярослава Мудрого Изяслав (в крещении Димитрий), сын Юрия Долгорукого Всеволод-Большое гнездо (в крещении Димитрий), сын Иоанна Красного Димитрий Донской, первенцы Иоанна Грозного и царя Алексея Михайловича. Возможно, такое почитание связано с особенностями жития великомученика, в котором он предстает как «благой отечестволюбец», полагающий душу свою за свой город. Князь Михаил Тверской, отправляясь в Орду на верную смерть, согласно своему агиографу, вспоминает святого Димитрия, обратившегося ко Христу перед своим страданием с такой молитвой: «Господи, аще погубиши град сей, то и аз с ними погибну, аще ли спасеши и, то и аз спасен буду». Вдохновленный примером святого Димитрия, князь Михаил «такожде умысли сотворити и положити душу свою за свое отечество». Этот идеал служения родной земле, воспеваемой как «светло-светлая и прекрасно украшенная» и являвшейся предметом нежной религиозно обоснованной любви, и лежит в центре древнерусской княжеской святости. Почитающий гробницы своих древних князей, покоившихся в склепах или притворах городских соборов, русский народ видел в них защитников родных городов и с особым усердием обращался к ним в годы многочисленных в нашей истории войн и бедствий. Князья – избранные представители «мирянского» благочестия. Их подвиг – не только национальное (государственное) дело, но и церковное, Богом заповеданное служение.
В связи с этим исключительно важно отметить, что почитание святых князей особенно усилилось во времена монгольского ига, когда почти иссякла русская монашеская святость. Эпоха, когда Русь перестала существовать как единое целое, потеряла свою самостоятельность и независимость, является тем временем, когда причисляются к лику святых многие благоверные князья. В то же время, в XIII – XIV веках (до времени преп. Сергия Радонежского), фактов прославления святых епископов и монахов (святителей и преподобных) совсем не много. Благоверный князь, осуществляющий заступничество за Русь как воин и правитель угнетенной извне и раздробленной изнутри страны, становится главным национальным идеалом того мрачного времени. А вот когда иго заканчивается, с большим трудом формируется новое государственное образование – Московская Русь, княжеская власть постепенно усваивает византийский теократический идеал царской власти, когда имя царя принимает Иван Великий, Иван Грозный венчается на царство по византийскому чину, а Русь начинает сознавать себя преемницей Второго Рима, – канонизация благоверных князей замедляется и почти прекращается. Это интересное наблюдение Г.П. Федотова еще раз наглядно указывает на особенности национального восприятия духовно-нравственного и государственного служения русского благоверного князя, в основе которого лежит христианская идея самоотверженной любви к народу и родной земле, доходящей до готовности умереть за них.
Житийный образ идеального князя, как правило, не несет в себе аскетических черт. Напротив, нарочито подчеркивается мужество, сила и цветущая красота героя. К примеру, в сказании об убиении князя Василька агиограф-летописец сообщает, что он был «лицом красен, очима светел и грозен взором, и паче меры храбр, сердцем же легок… Мужество и ум в нем живяше, правда же и истина с ним ходиста, бе бо всему хитр».
Благочестие благоверного князя подчеркивается всегда. Выражается оно в конкретных делах милосердия, щедрости, заботы о слугах («излишне бо слуги своя любяше»). Оно проявляется также в преданности Церкви, в молитве, в строительстве храмов, в уважении духовенства. Всегда отмечается нищелюбие (начиная с князя Владимира Красное Солнышко), заступничество за слабых, сирых и вдовиц. Правосудие и справедливость, воинские подвиги, мирные труды, нередко мученическая смерть представляются выражением одного и того же подвига жертвенного служения своему граду, русской земле, православным христианам. В этой жертвенной любви и заключается христианская идея княжеского подвига.
Изучая древнерусский житийный материал, можно сделать вывод, что Церковь канонизировала князей не за национальные или политические заслуги. Это доказывает, в первую очередь, тот факт, что в ряду святых князей мы не находим тех, кто больше всего сделал для славы России и её единства. Нам не известны официальные чины канонизации Ярослава Мудрого или Владимира Мономаха, как и московских князей-объединителей. В то же время некоторые удельные князья и княгини – Ярославские, Тверские, Рязанские, Муромские – в какой-то момент становились общенациональными заступниками и предстателями. «Церковь не канонизирует никакой политики — ни московской, ни новгородской, ни объединительной, ни татарской, ни объединительной, ни удельной. Об этом часто забывают в наше время, когда ищут церковно-политических указаний в житии Александра Невского»[3].
Обратимся теперь к «Повести о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра»[4] – уникальному памятнику древнерусской письменности. Это не только наиболее известное, но и, фактически, единственное княжеское житие, дошедшее до нас от XIII века. Условно все известные нам агиографические памятники, посвященные князьям, можно разделить на четыре группы: они посвящены либо равноапостольным князьям, либо князьям-страстотерпцам, либо князьям-инокам, либо князьям, прославившимся своим общественным служением. Именно в последнюю группу входит житие Александра Невского. По мысли Патриарха Кирилла в нем князь предстает как собирательный образ: «это правитель, мыслитель, философ, стратег, воин, герой. Личная смелость сочетается в нем с глубокой религиозностью». Не ставя перед собой задачи пересказывать этот замечательный текст, остановимся на нескольких важнейших оценках, которые автор (скорее всего, священнослужитель, монах или епископ, по одной из версий митрополит Владимирский и Суздальский Кирилл, духовный наставник князя) делает в своем произведении[5].
Перед нами панегирик, хвалебная песнь (энкомий) нравственному и военному подвигу защитника русской земли. В преамбуле мы находим знакомое нам по житию князя Василько, только еще более развернутое прославление физических и духовных качеств Александра: «И красив он был, как никто другой, и голос его – как труба в народе, лицо его – как лицо Иосифа, которого египетский царь поставил вторым царем в Египте, сила же его была частью от силы Самсона, и дал ему Бог премудрость Соломона, храбрость же его – как у царя римского Веспасиана, который покорил всю землю Иудейскую … Побеждал, но был непобедим». Перед нами могущественный воин, цветущий богатырь, мудрый правитель, подобный великим древним царям. Его прославляют иноплеменники. В частности, некий «именитый муж Западной страны» Андреаш, который подобно царице Савской пришел послушать речи новгородского князя и, вернувшись, сказал «шел я страны и народы и не видел такого ни царя среди царей, ни князя среди князей».
Первым большим сюжетом жития является рассказ о Невской битве. Шведский ярл Биргер (в житии по имени не назван) представлен как образ грубой силы и превозношения своим могуществом: «если можешь, защищайся, ибо я здесь и разоряю землю твою». Он не испытывает никаких угрызений совести, разоряя чужую землю. Он отбросил все нравственные принципы и руководствуется принципом: кто сильнее, тот и прав. Автор жития называет его за это «опьяненным безумием» («шатаяся безумием»). Войско Александра меньше, чем отряд Биргера, сам князь ещё молод и не очень популярен в Новгороде, а город мечется между западом и востоком, поэтому исход битвы неочевиден. «Разгоревшийся сердцем» князь обращается к Богу в храме Святой Софии, доме Премудрости Божией, этом образе освященного Христом мироздания. Беспринципной мощи Биргера он противопоставляет молитву со слезами: «Боже славный, праведный… установивший пределы народам, Ты повелел жить, не преступая чужих границ…». Перед нами одна из ключевых национальных идей: Руси чужда экспансионистская политика, но она свято хранит и защищает свои пределы. Закончив молитву, 18-летний князь, ободряя малую дружину, произносит свои самые известные слова, выражающие суть русского миропонимания: «Не в силе Бог, но в правде». Эти слова – исповедование твердой веры, что если жить по совести, жить не по лжи, ходить перед Богом, то Он не оставит ни тебя, ни твоего отечества. Грубой физической силе противостоит здесь нравственный идеал.
Вторым актом Невской драмы является видение Пелугия, старейшины земли Ижорской, которому была поручена стража на море. Накануне Невской битвы ему являются Борис и Глеб, плывущие в лодке по морю. Они одеты в красные одежды и обнимают друг друга. Борис произносит: «Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему, князю Александру». Видение – свидетельство о правомочности и призваний Александра выступать защитником всей русской земли. Он не самовольник, не «хищник», он не ищет славы и почестей, но благословляется на ратный подвиг первыми русскими святыми, которые признают его своим преемником.
Победивший шведов и литовцев, освободивший «силой крестной» Псков от «безбожных немцев», похвалявшихся, что покорят себе славянский народ, разгромивший «помощью Божией» ливонцев на Чудском озере (некий очевидец поведал автору жития, что видел «полк Божий на воздусе», пришедший на помощь князю) Александр предстает в житии как герой, прославившийся «во всех странах от моря Хонужского (Каспийского) до гор Араратских, и по ту сторону моря Варяжского и до великого Рима». И даже «жены моавитские» (татарки), когда князь путешествовал на восток, пугали своих детей, говоря: «Вот идет Александр». Иногда летописи именуют князя Александром Грозным.
Ещё один важный сюжет жития – прения о вере. Римский Папа Иннокентий IV (по имени не назван), посылает, как говорится в житии, «двух умнейших кардиналов», чтобы Александр «послушал их речи о Законе Божием». Можно вспомнить другого выдающегося князя того времени – Даниила Галицкого, который принял из рук папы королевский меч, согласился стать одним из князей Священной Римской империи. Александр на это не соглашается. После долгого диспута он говорит: «Как видите, веру христианскую мы, русские, хорошо знаем, а от вас учения не примем». Согласно житию, это свидетельство о православии становится одним из самых существенных деяний святого князя.
И наконец, весьма краткий рассказ жития о взаимоотношениях Александра и Бату-хана. Узнав о великой славе и храбрости Александра «сильный царь восточной страны, которому покорил Бог народы многие от востока до запада», вызывает к себе Александра: «Что же, один ты не хочешь мне покориться? Но если хочешь сохранить землю твою, то приди скорее ко мне и увидишь славу царства моего». Встреча с князем заставляет Батыя признать: «Истину мне сказали, что нет князя, подобного ему».
Летописи согласно говорят о неизменной благосклонности Батыя к Александру Невскому и даже сохраняют рассказ о сближении князя с сыном хана Сартаком, который, возможно, был христианином несторианского исповедования. Есть упоминание о том, что Сартак «побратался» с владимирским князем. Неоднократно Александр «отмаливал» своих людей от ханского гнева, в то время как Орда активно стремилась встроить русские княжества в свою военно-политическую орбиту, требуя участия русских в своих завоевательных походах («веляще с собою воинствовати»).
Известно множество примеров, как перелицовывалась эта близость с Батыем, как Александра Невского многократно «развенчивали», и характеризовали его политику как заискивающую и раболепствующую по отношению к Золотой Орде. Напротив, «горделивое» неприятие Александром Запада стало причиной того, что Европа отвернулась от Руси, страна надолго втянулась в орбиту Золотой Орды и деградировала. Широко распространены попытки «отменить» Ледовое побоище, при ссылках на практическое отсутствие упоминаний о нем в Ливонских летописях[6].
И все же больше всего подвергаются поношению взаимоотношения Александра с ханской ставкой. Действительно, это был тяжелейший выбор благоверного князя, который в значительной степени предопределил развитие России на многие столетия. Здесь вновь позволим себе процитировать слова Святейшего Патриарха: «Почему он не подымает борьбу с Ордой? Да, Орда захватила Русь. Но татаро-монголам не нужна была наша душа, не нужны были наши мозги. Татаро-монголам нужны были наши карманы, и они выворачивали эти карманы, но не посягали на нашу национальную идентичность. Они не были способны преодолеть наш цивилизационный код. А вот когда возникла опасность с Запада, когда закованные в броню тевтонские рыцари пошли на Русь – никакого компромисса. Когда Папа Римский пишет письмо Александру, пытаясь взять его на свою сторону… Александр отвечает «нет». Он видит цивилизационную опасность, он встречает этих закованных в броню рыцарей на Чудском озере и разбивает их, так же как он чудом Божьим разбивает с маленькой дружиной шведских воинов, которые вошли в Неву».
Л.Н. Гумилев также высоко ценил политический выбор Александра. Пользуясь расположением к нему Батыя, Александр склонил его не платить дани великой ставке в Каракоруме, тем самым «оторвав Золотую Орду от Великой Степи». И Великая Степь, этот центр агрессии против всего мира, оказалась изолирована от Руси Золотой Ордой, которая сама постепенно стала втягиваться в ареал русской цивилизации. Как говорит Святейший Патриарх, здесь закладывалась «основа такому миробытию нашего народа, которое определило дальнейшее развитие Руси как России, как великого государства».
Четыре раза Александр ездил в Орду. Один раз даже в Каракорум, то есть в Монголию, вместе со своим братом Андреем. Возвращаясь в последний раз, заболевший князь не смог добраться до Владимира и умер, приняв монашеский постриг, в Городце. Митрополит Кирилл возвестил горестно пастве: «Дети мои, знайте, что уже зашло («уже зайде») солнце земли Суздальской». В ответ собравшиеся толпы восклицали: «Уже погибаем!»
Посмертная судьба Александра Невского была славной. Автор жития заканчивает свое повествование рассказом о первом чуде, случившемся после кончины князя, и заключает: «Прославил Бог угодника своего». Изначально он был похоронен в Рождественском монастыре во Владимире, и почитание его как местночтимого святого началось практически сразу. К лику общерусских святых чудотворцев Александр Невский был причислен при митрополите Макарии на Московском Соборе 1547 года. Историческая слава князя также не меркла в веках. «Соблюдение русской земли от беды на востоке, знаменитые подвиги за веру и земли на западе, доставили Александру славную память на Руси и сделали его самым видным историческим лицом в древней истории от Мономаха до Донского», – писал С.М. Соловьев.
Александра Невского можно считать «государственным святым». Дмитрий Донской обрел его святые мощи, Иван Грозный совершил прославление, указом Петра I мощи Александра были вывезены из Владимира в 1723 году и торжественно установлены во вновь созданной Александро-Невской лавре, став тем самым главной святыней новой столицы России. В XIX веке три императора России носили имя Александр в честь своего славного предшественника. По всей стране и за рубежом было построено и освящено множество храмов в честь благоверного князя Александра Невского, в том числе северный придел Храма Христа Спасителя. Изображение шлема Александра Невского присутствовало на большом государственном гербе Российской империи.
Возвращение позитивного отношения к русской истории в советский период также связано с именем Александра Невского и, в первую очередь, с ошеломительным успехом известного историко-биографического фильма С. Эйзенштейна, снятого и смонтированного им всего за полгода по личному заказу И.В. Сталина в 1938 году. После двух десятилетий шельмования дореволюционного прошлого нашего отечества, торжества концепции М. Покровского, выход в прокат фильма воспринимался как видимое свидетельство некоего идеологического разворота советской власти, что многим казалось почти чудом. За фильм Эйзенштейн получил сталинскую премию и степень доктора искусствоведения без защиты диссертации. В своем дневнике, через три недели после выхода фильма в прокат, он с явным удивлением пишет об «упорстве, с которым идут на фильм по два-три раза даже те, кто с первого раза недоволен».
В августе 1939 года, после заключения пакта о ненападении, фильм был запрещен из соображений политкорректности по отношению к Германии. Даже копии были изъяты из обращения. Однако с июня 1941 года фильм стал обязательным к просмотру во всех кинотеатрах СССР для укрепления боевого духа народа.
Интересно отметить, что кинематографический вариант сценария отличается от первоначального литературного, согласно которому Александр Невский, одержав победу над тевтонскими рыцарями, отправился в Золотую Орду на поклон к хану, чтобы добиться различных налоговых льгот для народа, а возвращаясь на Русь, погиб, испив воды из отравленного источника. Народ нес на руках князя, и это шествие должно было олицетворять его посмертную славу. Сохранилось предание, что Сталин лично сократил сценарий, проведя жирную красную черту под сценой разгрома немецких полчищ: «Сценарий кончается здесь. Такой князь не может умереть», якобы сказал он. Как помним, в конце фильма Александр Невский произносит хрестоматийную фразу, ставшую боевым лозунгом советской армии: «А если кто с мечом к нам войдет – от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет земля Русская». Этой фразы нет ни в житии, ни в летописных источниках. Она вписана в сценарий Петром Павленко, однако имеет давнюю историю. Римская пословица говорит: «Qui gladio ferit, gladio perit» (Кто меч берет, от меча и гибнет). Есть у нее и библейские аллюзии: «Все взявшие меч мечом погибнут» (Мф. 26, 52) и др.
Само лицо актера Николая Черкасова, исполнившего роль Александра Невского, стало «историческим» лицом самого князя, широко растиражированного во всем мире. Ни одно прижизненное изображение Александра Невского не дошло до наших дней, и профиль Н. Черкасова использовался даже при создании боевого ордена Александра Невского, учрежденного в 1942 году.
О том, как дело Александра Невского интерпретировалось советской пропагандой в сталинские годы, наглядно говорит книга С. Глязера «Ледовое побоище», напечатанная издательством ЦК ВЛКСМ тиражом 100 000 экземпляров в том же 1938 году, в котором вышел фильм С. Эйзенштейна. Позволим себе привести из нее одну характерную цитату: «Пусть потомки псов-рыцарей, немецкие фашисты, зарубят себе на носу исторический урок, который дали их предкам русские витязи на льду Чудского озера. Новгородцы в XIII веке сумели с дубинками и рогатинами в руках разгромить немецкую «свинью», ощетинившуюся тысячью копий и мечей. Наша славная Красная армия, армия великого советского Союза, имеет в своем распоряжении несокрушимые танки, самые быстрые в мире самолеты, самые дальнобойные пушки, самые неприступоные границы»[7].
Пропагандистская шелуха отпадает. Однако и советский культ Александра Невского – свидетельство о немеркнущей славе и светлой памяти о человеке, с именем которого в русском сознании навсегда соединены образы победы и любви к родине. Не «сусальный», заново отретушированный на потребу дня образ выдающегося исторического деятеля нужен сейчас и нам, живущим в России XXI века и готовящимся отметить 800-летие со дня его рождения, но подлинный лик благоверного князя-воителя, по-евангельски положившего душу свою за други своя, за свое любимое отечество, и вставшего на путь, который позволил возродиться Руси как величайшему государству и самобытной цивилизации. А в самой сердцевине жития благоверного князя сияет святой и жертвенный подвиг любви к Богу и родной земле, который и сегодня озаряет нам путь.
[1] Федотов Г.П. «Святые Древней Руси». М., 1990
[2] См., например, Блок М. Короли-чудотворцы. М., 1998
[3] Федотов Г.П., там же, С. 103
[4] Памятники литературы древней Руси. XIII век. М., 1981
[5] Читателю может показаться неожиданным, что в житии очень скупо говорится о самых известных моментах биографии Александра Невского: Ледовом побоище и взаимоотношениях с Ордой.
[6] Новгородская летопись сообщает о локальном характере битвы: 400 убитых рыцарей и 50 пленных. «Старшая Ливонская рифмованная хроника» также упоминает о неудачной для тевтонцев стычке с Александром на Чудском озере, в результате которой погибло 20 «братьев». Действительно, количество участников Ледового побоища несравнимо, например, с Куликовской битвой, в ходе которой участвовало по разным подсчетам от 15 до 60 тысяч русских и от 20 до 100 тысяч монголо-татар, а общее число жертв достигло 25-120 тысяч.
[7] Глазер С. Ледовое побоище. М., 1938
