 | Грот Лидия Павловна, кандидат исторических наук, |
«Подвиг Святого Александра Невского и информационная война против героев русской истории»
Доклад в рамках XXIХ Международных образовательных чтений
«Александр Невский: Запад и Восток: историческая память народа»
Конференция «Значение литературы в воспитании исторической памяти народа»
19 мая 2021 г., Храм Христа Спасителя, г. Москва
Информационная война против России того типа, когда в качестве оружия используется искаженное преломление русской истории или обесславливание ее выдающихся деятелей, есть нынешняя реальность. Это и многочисленные фальсификаты истории наших войн, и искаженные картины исторического прошлого России, изображаемые как непреходящее рабство и насилие, и дискредитация знаменитых исторических деятелей. С особым рвением принижаются или просто бесчестятся герои русской истории, почитающиеся Православной Церковью. В качестве примеров можно назвать святого царя-мученика Николая II, равноапостольного князя Владимира, святого благоверного великого князя Александра Невского.
Эти примеры являются звеньями большой цепи западноевропейского русофобства, если использовать слова известного историка Г.В.Вернадского. Так высказался Г.В.Вернадский, анализируя книгу А.Кюстина «Россия в 1839 году». В статье «Два подвига Св. Александра Невского» (1925) Вернадский обратил внимание на то, как Кюстин мелочной литературной насмешкой попробовал принизить великие деяния князя Александра Ярославовича, заметив, что Александр Невский, на его вкус, не заслуживает восхищения и напрасно провозглашен святым, поскольку «…Александр Невский, образец осторожности, но не жертвенности. Русская церковь канонизировала этого монарха, скорее мудрого, чем отважного. Это — Улисс среди святых».
Произведение Кюстина Вернадский оценил однозначно – «русофобия»: «Книга Кюстина – одно из звеньев большой цепи европейского русофобства, – одно из проявлений ненависти Европы к России и страха Европы перед Россией. Кюстин не ограничивается нападками на современную ему императорскую Россию, он стремится при случае развенчать и русское прошлое, подорвать исторические основы русского бытия». В примечаниях на этой же странице Вернадский заметил: «Отвечало бы интересной социологической задаче – проследить историю этой ненависти и страха хотя бы за XVIII – XIX века».
Вот эта задача – кратко «проследить историю этой ненависти и страха» от истоков и до наших дней – взята для рассмотрения в
данном очерке. Но вместо слов «истории ненависти и страха» в очерке используется термин «информационная война». Понятие «информационная война» достаточно новое, но активно разрабатываемое в российской политологической мысли в последние десятилетия. Я подошла к теме информационной войны, занимаясь западноевропейскими историческими утопиями, т.е. утопиями, рисующими картины вымышленного исторического прошлого. Поэтому предметом моего внимания стал особый тип информационных войн или тот тип, где в качестве оружия используются исторические фальсификаты.
Этой темой я начала заниматься несколько лет тому назад в связи с изучением такого феномена как шведские и датские политические мифы XVI – XVIII вв. Именно в ходе этих исследований я дала собственное определение информационной войне как целенаправленной деятельности иностранного государства, напраленной на разложение национального самосознание субъекта воздействия с целью подчинить своим интересам сознание данного общества. В русле информационной войны используются особые информационные технологии, предназначенные для обработки общественного мнения как в стране, против которой ведется война, так и в собственной стране для оправдания предпринимаемых действий. На основе данных исследований я создала и собственную концепцию истории информационных войн против России с использованием исторических фальсификатов в качестве оружия и определила их истоки. Моя концепция отличается от общепринятых взглядов, поэтому является законным объектом для критики. Но критика благотворна только тогда, когда она убедительно аргументирована.
Согласно моей концепции, традиция информационных войн имеет на Западе весьма почтенный возраст. Правда, не настолько почтенный, как это встречается у некоторых современных авторов, которые уводят истоки информационных войн, например, в античный период. На мой взгляд, феномен информационных войн явно обнаруживается в западноевропейской истории в возрожденческой Италии, примером чему является так называемая антиготская пропаганда итальянских гуманистов против немецкоязычного населения. Антиготскую пропаганду шведский историк Ю.Свеннунг назвал оборотной стороной гуманизма и определил ее как «предание итальянскими гуманистами проклятию всего готского, иначе германского». В произведениях итальянских гуманистов развивалось негативное преломление истории германцев или немецкой истории, когда римское и готическое (читай, германское или немецкое) провозглашались как антиподы, соотношение между которыми было равнозначно соотношению понятий «культура» и «варварство». Примером такого уничижительного отношения к «германцам» является определение «средние века», столь привычное нам. Но введено оно было итальянским гуманистом Флавио Бьондо (1352-1463) как раз с целью принизить «германский» период западноевропейской истории. Бьондо создал несколько трудов по римской истории и археологии, в которых неуклонно проводилась мысль о том, что причиной крушения Римской империи было готское завоевание как нашествие германских варваров и что следующее за этим тысячелетие – это период упадка, а обновление начинается с современной Бьондо эпохи в Италии благодаря трудам итальянских деятелей.
Данный исторический подход утвердился и присутствовал как общепринятый и классический у многих итальянских политических деятелей и литераторов следующих поколений. Но сложившись в устойчивую историографическую традицию итальянского гуманизма, он задевал человеческое достоинство североевропейских народов. И это принесло свои ядовитые плоды. Антиготская пропаганда выступила эмоциональным стимулом для развития в общественно-политической жизни Германии движения Реформации, а в духовной жизни североевропейских стран – ответное движение протеста, получившее название готицизма – особого идейно-политического направления, сторонники которого стремились вызвать из небытия и показать великое историческое прошлое древнего народа готов, прямыми предками которого почитали себя народы Германии и скандинавских стран.
Немецкими готицистами стали создаваться произведения, возвеличивавшие германскую древность. Постепенно такое прославление переросло в создание политических мифов о том, что именно германский дух и германцы стали созидателями сильных держав в Европе. В это историозодчество были вовлечены и скандинавские деятели культуры. О готицизме я подробнее пишу ряде моих работ ( можно ознакомиться здесь: http://pereformat.ru/2013/11/politicheskij-mif-normanizma/; http://pereformat.ru/2013/11/politicheskij-mif-normanizma/). Здесь же хотелось бы особо отметить, что культурно-историческая обстановка, породившая североевропейский готицизм, стала фоном для славяно-германского идейного противостояния в Западной Европе, в рамках которого сложился миф о неспособности славянских народов к цивилизованному развитию, к созданию собственой государственности, поскольку пальма первенства в создании государственного начала и порядка отдавалась носителям германских языков. Идеи эти роились и множились в произведениях немецких и скандинавских писателей. Особая роль в этом процессе выпала шведским писателям – ведь юг Швеции был
провозглашен прародиной готов, откуда они якобы вышли и покорили всю Европу. Мифами готицизма затрагивалась и русская история, поскольку в фантазиях, создаваемых шведскими писателями, предки шведских королей в роли шведо-готов свободно бороздили реки Восточной Европы от Балтийского моря до Черного, владычествуя и покоряя все на своем пути.
В конце XVII – первой половины XVIII в. североевропейский готицизм получил общеевропейскую популярность. Произошло это тогда, когда в его рамках окончательно сложился миф о величии готско-германского прошлого и когда в этот идейный спор втянулись сначала представители английской общественной мысли, а затем и французской. И те, и другие причислили себя к потомкам гото-германцев и наследниками их великого прошлого. Фантазийные образы готицизма с прославлением германцев как создателей европейской государственности стали «перекочевывать» в работы Вольтера и других деятелей французского Просвещения, а оттуда они получали свободное плавание в общеевропейской исторической мысли, не будучи научно выверенными концепциями. К сожалению, именно фантазии готицизма на темы русской истории привлекли к ней внимание в Западной Европе. В XVIII в. во Франции начали появляться книги французских писателей по истории России. Уже тогда многие из них были написаны в презрительном тоне ко всему русскому. А после разгрома Наполеона в России русофобия французских писателей получила особую подпитку, что мы и видим у Кюстина.
Такова, согласно моей концепции, краткая история начального периода западноевропейской информационной войны против русской истории или повторяя слова Вернадского, русофобской «истории этой ненависти и страха», вплоть до XIX века. Как видим, ко времени Кюстина она насчитывала более двух столетий, и её движущей силой всегда были два момента: 1. нерушимая уверенность западноевропейских деятелей в их особой культурологической миссии, взращенной несколькими веками готицизма и 2. неспособность Западной Европы признать право Русского государства на собственную идентичность, где также сказывается наследие готицизма: славянские народы исконно подчинялись благотворному влиянию германского, читай, западноевропейского духа.
Квинэссенция этих взглядов переживает вторую молодость в наши дни. Примером тому выступает отношение к памяти святого и благоверного князя Александра Невского у Кюстина, на что обратил внимание Г.Вернадский в вышеупомянутой статье, и возрождение этого духа в наши дни.
В начале 90-х годов в интервью журналу «Родина» известный политик и историк Ю.Н.Афанасьев выступил с совершенно абсурдным заявлением о том, что Святой благоверный князь Александр Невский фактически являлся первым русским коллаборационистом. Именно Александр Невский, по мнению Афанасьева, впервые «попрал русскую свободу», вступив на путь позорного подчинения азиатским завоевателям. Отвергнув помощь Запада в борьбе с нашествием орд Батыя, именно он, более всех прочих русских князей, оказался виновен в последующем оформлении почти двухсотлетнего татарского ига над Россией. Эти же оценки Афанасьев повторил в 2003 г. в интервью радиостанции «Эхо Москвы».
Известный специалист в области древнерусской литературы и истории А.Н.Ужанков отметил, что в 80-90-е годы прошлого столетия как в западноевропейской, так и российской науке вновь появились попытки переосмыслить значение для истории России политику князя Александра Невского, и свести его гражданский и духовный подвиг даже не к рядовому, типичному для князя-воина поступку, а к роковой ошибке, предопределившей «не тот» путь развития средневековой Руси, а затем и России. В качестве примера в своей статье «Меж двух зол. Исторический выбор Александра Невского» Ужанков рассмотрел работу английского историка-слависта Джона Феннела «Кризис средневековой Руси. 1200-1304» (Лондон,1983) и статью И.Н.Данилевского «Один из любимых героев детства» («Знание-сила», 1994, №7). В названной статье Данилевский, как отмечает Ужанков, пошел еще дальше своего английского коллеги и поставил перед собой задачу низложить столетиями слагавшийся миф о великом князе Александре Ярославиче.
Ужанков обращает внимание на те определения, которые Данилевский дает Невской битве: она была «одним из вполне заурядных эпизодов вооруженного столкновения», «столкновение на Неве вряд ли можно назвать «битвой», «схватка в устье Ижоры больше напоминала партизанский рейд по тылам противника, чем большое сражение», это был «один из заурядных ..эпизодов истории». Ужанков отмечает, что эти оценки полностью совпадают с высказанным десятилетием ранее мнением Дж.Феннела: «…”великая сеча” была не более чем очередным столкновением между шведскими отрядами и новгородскими оборонительными силами из происходивших время от времени в ХIII-ХIY веках».
В сущности, оценка Невской битвы у Данилевского и Феннела, насколько известно, вообще традиционна для западноевропейской историографии. Её озвучивает, например, датский медиевист Д.Линд в статье «Некоторые соображения о Невской битве и её значении», которую упоминает и Ужанков. В этой связи мне хотелось бы рассмотреть один из аргументов, который при этом приводится. Одним из главных возражений Линда (так же, как и у Данилевского) является утверждение, что ни один из шведских источников не содержат никаких упоминаний об этом событии.
И здесь у меня возник закономерный вопрос – а о каких шведских источниках идет речь? Почему-то до сих пор никто не подвергал ревизии данный тезис. В названном контексте обычно называют только один источник – так называемую «Хронику Эрика», созданную в первой трети XIV в. неизвестным шведским придворным автором. Но при этом проходят мимо того факта, что специалисты относят «Хронику Эрика» к литературным произведениям и характеризуют её как поэтический рыцарский роман (А.А.Сванидзе). Это литературный жанр, который изначально получил распространение во франкоязычных областях, а на север Европы пришел из немецких земель. Но поэтический рыцарский роман никак не может считаться полноценным историческим источником, поскольку отбор фактов в литературном произведении очень селективен.
Рассматривая вопрос о шведских источниках вообще и об источниках для Невской битвы, в частности, надо иметь в виду, что традиция историеписания в Швеции получила развитие довольно поздно. Первой попыткой отразить историю шведского королевства считается так называемая «Прозаическая хроника», созданная в 1450 г. Но в этом произведении уже чувствуются традиции готицизма, поэтому и ее ценность как исторического источника вызывает сомнения у шведских историков. Таким образом, у нас нет надежных шведских исторических источников, сведения из которых по ценности могли бы быть сравнимы со сведениям русских летописей и других русских источников. Правда, Д.Линд высказывается по этому вопросу осторожно и отсылает к несоответствиям в оценке роли Невской битвы не в источниках, а в шведской и русской историографии. Он обращает внимание на то, что битва на Неве не упоминается в основном труде по шведской истории – учебнике Й.Розена и С.Карлсона «Svensk historia», первое издание которой вышло в 1962 г. Но сейчас есть более современное издание «Истории Швеции» 2009 г. издания, и рассказ о Невской битве в него включен. Правда, этот рассказ подается в традиционном для западноевропейской традиции ключе: о битве подробно рассказывается в новгородских летописях, но рассказ о ней неизвестен в шведской историографической традиции, а сообщения русских летописей вызывают вопросы и пр. – но тем не менее, современные шведские издатели не обошли упоминание о Невской битве. И мой вывод к вышесказанному: такой аргумент, как отсутствие упоминанией о Ледовой битве в шведских источниках, вряд ли является доказательным в виду позднего появления шведского историеписания, а также его специфического характера, проявившегося под влиянием готицизма.
Краткий обзор современных публикаций и других материалов о князе Александре Невском показывает, что вопрос о его личности и деятельности, по-прежнему, сохраняет свою остроту. Попытки умалить значение личности Александра Невского подогреваются тем, что его деяния прославляются как Православной Церковью, так и народной традицией. Как же так? – негодуют ниспровергатели, – ведь князь Александр, на самом деле, сотрудничал с монгольскими завоевателями! Более того, князь Александр предпочел «дикую Азию» «цивилизованному Западу». Но быстрый просмотр основных событий той эпохи, когда действовали и крестоносцы, и монгольские завоеватели, показывает, что католический Запад отнюдь не был цивилизованнее «дикой Азии», о чем говорит, например, история крестовых походов.
Однако разница между ними была, и эту разницу подчеркивали многие российские историки, начиная с Вернадского. Она выделена и у современных петербургских историков Кривошеева Ю.В. и Соколова Р.А. – авторов трудов об Александре Невском. И крестоносцы, и монгольские завоеватели планировали завоевание русских земель. Однако если первые стремились уничтожить и политическую, и культурно-религиозную идентичность покоренных «схизматиков» («раскольников») — адептов неподконтрольного Риму православия, то вторые — только политически подчинить себе русскую власть и обложить ее непомерной данью. Монгольские ханы этого периода отличались веротерпимостью, поскольку в основе их сакральной системы было Небо как верховное божество, они правили «силой Вечного Неба» и верили, что через правителя Небо проявляло свой высший Закон, который охранял все, что находилось под Вечным Небом.
А ближайшим примером того, что приносят с собой рыцари-крестоносцы, была судьба Пруссии. В первые десятилетия XIII в. рыцари Тевтонского ордена вступили на землю Пруссии. Проводя якобы миссию христианизации, рыцари огнем и мечом стали разорять Пруссию и изгонять коренных жителей с их исконных земель. В ходе этой политики стали создаваться колониальные государства, следовавшие примеру государств, основанных крестоносцами на Востоке
Благодаря выбору князя Александра Невского русская история смогла сохранить свою самобытность – Православие, а это дало Русскому государству возможность продолжать идти собственным цивилизационным путем.
