Цеханская Кира Владимировна,
д.и.н., в. н. с. Отдела русского народа
Института этнологии и антропологии РАН
К истории формирования русской православной духовности
Доклад на семинаре «Традиционная православная культура русского народа
как элемент системы духовно-нравственного образования и воспитания»
XXV Международных Рождественских образовательных чтений
(27 января 2017 г., Аванзал Храма Христа Спасителя, г. Москва)
Консервативная устойчивость русской православной духовности – один из ярких феноменов национальной истории и культуры. По сути, русские и другие православные этносы страны на всей протяжённости исторического бытия оставались воистину христианским народом, повторившим в своей судьбе вехи евангельской истории. Русские пережили благодать Крещения. Они были не раз подвержены искушениям сектантством, богоборчеством, материализмом, наконец, атеизмом и очарованием западного стандарта духовности. Но совершив свои духовные ошибки, отступления, испытав все соблазны и прельщения истории, русские вновь и вновь упорно возвращались на традиционные пути веры и спасения.
Безусловно, светочем на стезях спасительного возрождения этноса была Церковь. Русская церковь восстанавливала связь верующих с Богом, через Таинства, прощала грехи, укрепляла дух и душу своих кающихся чад. Но одна, сама по себе, как духовно-дисциплинарный институт, системно связанный с прагматическими, утилитарными интересами государственной власти, Русская Церковь не смогла бы удержать высокую планку православной духовности этноса. Эту миссию в русской истории выполняло и выполняет старчество.
Если умозрительно представить себе всё историко-культурное пространство прошлого России – от князя Владимира до 1000-летия празднования Крещения Руси, то можно увидеть одну закономерность. Все исторические вехи русской истории соединяются между собой как звенья одной цепи, святыми старцами, святыми подвижниками веры. Именно старцы своим молитвенным соучастием в жизни народа постоянно «возгревали» духовное ядро его ментальности. Дивная череда русских старцев – чудотворцев, молитвенников, печальников – разных в дарах святости, но единых в истинах Православия, создавала единое духовно-энергетическое поле русской культуры. Идеал православной духовности отражался в этом поле таким, каким его мыслили старцы Русской Церкви: Антоний и Феодосий Печерские, Сергий Радонежский, Паисий Величковский, Серафим Саровский, Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник, оптинские старцы.
Одно из самых главных свершений русского старчества – создание национально-самобытного камертона молитвы, настраивающего души людей на покаянно-жертвенное звучание. Высокий эталон молитвенности, соборно выработанный монастырским старчеством, через духовных чад глубоко проникал в различные слои русского общества, становясь органичной, неуничтожимой частью русского этнотипа. Представляется, что все изменения и колебания русской религиозной духовности, – от её взлётов к тихому потаённому движению и даже «затуханию», – имеют прямую связь с историческим положением и состоянием института русского старчества. Попытаемся весьма условно, но всё же обозначить не только вехи этой истории, но также выявить особенности старческого служения, влияющего на степень религиозности народа…
Доподлинно неизвестно, каким образом домонгольское старчество участвовало в формировании покаянно-жертвенного эталона русской религиозной ментальности. Нам также неизвестен самобытный алгоритм русских молитв и особенности иконописания эпохи Киевской Руси. Но до наших дней дошли литературные памятники раннего средневековья. Они ясно свидетельствуют – с идеала жертвенности, страстотерпчества по образу страдающего Богочеловека началась христианская история и русской государственности и русской церкви. Об этом говорит всесословное, восторженное, глубокое почитание русскими свв. страстотерпцев Бориса и Глеба. Широкое народное почитание свв. князей ярко проявилось, например, во время первого и особенно второго перенесения мощей мучеников. Как отмечают источники, участники сакрального шествия, все князья, игумены, монахи, простой народ – все плакали от восторга и умиления, от духовной радости.
Духовная радость – главная религиозная константа в мировосприятии русских до периода монгольского нашествия. Новое христианское миропонимание носило у недавних язычников особый, духовно-эстетический характер. Источником наслаждения для крещёных русичей стала сама сфера Духа, то есть новая вера во всех её проявлениях. Особую радость познания веры доставляло общение с подвижниками веры и благочестия – опытными монахами и руководителями уже прославленных на Руси обителей. Простой народ постоянно стекался к монастырям, кельям, пещерам пустынножителей, чтобы выслушать их, получить ответ на свои вопросы и недоумения, благословиться. Как отмечал летописец Нестор в «Житии Феодосия Печерского» – и князья, и простые миряне часто приходили к преподобному «насладиться» медоточивыми речами, исходившими из его уст. Народ шёл к носителям святости, чтобы НАСЛАДИТЬСЯ их мудростью, советами, речами, самим обликом духоносных отцов. После разговора со старцем паломники уходили не только с запасом житейских советов, но и с просветлённым духом, лёгким сердцем, чистой, ликующей душой.
С первых самостоятельных шагов своего развития крещёная Киевская Русь искала свой, самобытный, национальный образ действия и «чувствования». Она сразу же приступила к созданию своего, почвенного, русского извода вселенского православия. Особо отметим, благодатным маяком её становления и формирования был не Афон, не Константинополь, а Палестина. Первые уроки монашества Русь брала не у афонитов и не у Константинополя, а у палестинцев. И хотя общежительный устав русские взяли из столицы Византии – Константинополя, но идеал аскезы и молитвы – у великих палестинских святых – Саввы Освященного, Евфимия Великого, Иоанна Молчальника. Палестинские аскеты передали в наследие русским особый дар рассудительности, чувство меры и духовный такт. Золотой, срединный, рассудительный тип молитвы стал навсегда отличительной чертой русского молитвенного делания. И уже с XII века на Руси были свои молитвенники-исихасты, творцы Иисусовой молитвы. Это: правнук великого князя Ярослава – инок Киево-Печерской обители Никола Святоша. И конечно же, Авраамий Смоленский, мистический созерцатель и деятельный старец, окормлявший не только братию своего монастыря в честь Божией Матери, но и большое количество паломников.
Монгольское нашествие прервало расцветающую традицию русского монашества и старчества, церковное строительство русских земель. Неофитское мироощущение «золотой эпохи» Киевской Руси, сладость общения с духоносными отцами монашества, восторг от узнавания новой, христианской сферы духовности резко прервались. Само бытие под владычеством Золотой Орды превратилось в среду испытания, искупления и спасения. Мотив добровольческой жертвы во Имя Христа усложнился требованиями аскетического стоицизма – как земного так и духовного, – а также необходимостью соборного покаянно-молитвенного подвига всего народа. К этому комплексу умонастроения добавилось метафизическое чувство ответственности за саму русскую землю: Божий народ, Церковь и государственность.
Путеводной звездой на путях православной духовности русских становится прп. Сергий Радонежский, Феномен преподобного Сергия состоит в том, что он на всю будущую жизнь, на всю будущую историю страны и Церкви заложил национально-русские, самобытные черты развития. Не случайно не только великие московские князья и простой люд, но и святые подвижники веры: Дмитрий Прилуцкий, Стефан Махрищенский, Евфимий Суздальский искали духовного совета у преподобного Сергия. Его духовный облик лёг в основу архетипа русского старчества. Все великие русские старцы, подвизающиеся после Сергия Радонежского, несли и в своей личной жизни, и в своём служении, и в своём типе святости как бы духовный отпечаток его прообраза.
Особой тайной до сих пор остаётся молитвенное делание преподобного, имеющее прямую связь с явлением яркого света в ночи и голосом, обещавшим благополучие обители. Примечательно, что в этом сочетании дивного света и практическим обещанием «увеличения числа братии и процветанием монастыря» нет и следов экстатического восторга, характерного для византийских исихастов, лицезреющих нетварный свет. Данный эпизод из жития святого свидетельствует о русском эталоне молитвы. О срединном, рассудительном, смиренном, благодатно-ясном и тихом типе молитвенного прошения. Именно подобному типу молитвы обучали старцы русский народ. Именно рассудительная трезвость молитвенных воздыханий составила основу самобытного архетипа русской религиозной духовности.
Подчеркнём, подобный молитвенно-созерцательный настрой духа завершался для русских святых не просто осиянием нетварных фаворских энергий, а реальным явлением Божией Матери, Спасителя и даже Самой Святой Троицы, как это было в жизни Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Александра Свирского. ХIV, ХV да и последующие века вплоть до Нового времени русская православная духовность как бы находилась под учительным «омофором» преподобного Сергия. И все русские старцы, подвизавшиеся во времена или после преподобного Сергия, несли в своём служении духовный отпечаток его первообраза, его архетип смирения, любви, жертвенного и дерзостного подвижничества во имя Бога, народа и страны. В ХIV и ХV веках русский народ окормлялся такими мужами Православия, как Сильвестр и Павел Обнорские, Евфимий Суздальский, Савва Сторожевский, Кирилл Белозерский. У прп. Кирилла, стоявшего во главе русских монахов и старцев, творивших умную молитву, часто бывал прп. Дионисий Глушицкий а также заволжское нестяжательное монашество. Из Кириллова монастыря вышел Паисий Ярославов, учитель Нила Сорского.
В ХVI веке подвиг старческого окормления народа несёт Корнилий Комельский. Именно в это время в гуще духовной народной жизни зарождается и активно проявляется новый вид святости – юродство Христа ради. Одновременно в церкви и монашеской среде крепнут идеи авторитарной государственности, способной защитить православный русский мир как последний бастион Истины, как Третий Рим.
В ХVII веке, в связи с неизбежными процессами европеизации России, происходит угасание пламени веры, угасание традиции старчества. Нарастающая секуляризация русской жизни приводит к процессам обмирщения и национальной культуры и самой религиозности народа. Весь синодальный период Русская церковь находилась в состоянии государственного «пленения». И всё же она выстояла как традиционный институт русской жизни. Выстояла благодаря так называемой «Обрядовости», которая как бы «законсервировала» и сохранила в неизменном виде само ядро православной духовности общества. ХVIII век дал миру Серафима Саровского, в то же время благодаря Паисию Величковскому началось тихое возрождение молитвенной традиции, умного делания, без которого не может существовать подлинное христианство.
Наконец, XIX век положил начало настоящего возрождения института старчества. Это, прежде всего, старчество Оптиной пустыни, каждый представитель которого являлся носителем идеи прямого, жертвенного служения ближнему. Традиции Оптиной перешли в другие русские обители, а в XX веке продолжились в служении отдельных подвижников благочестия. Продолжились в условиях трагического конфликта государственной власти и Церкви.
Какой же основной религиозный код русское старчество и Церковь заложили в духовное миросозерцание русского народа? Прежде всего, это код святости. Начало святости – осознание греха. Осознание невозможности своими силами соблюсти заповеди Христа и тем спастись. Это духовное видение греховности никогда не заканчивалось неким положительным итогом. Оно испытывало человека до гробовой доски. Именно поэтому многие подвижники Православия русские святые, преуспевшие в Иисусовой молитве и неоднократно стяжавшие благодатные духовные состояния, умирая, считали, что они даже не положили начало покаянию. Что грех как препятствие к Богообщению, всё ещё живет в потаённых глубинах их отходящей души.
Если попытаться сформулировать основной «посыл» идеала русского покаяния, то можно с некоторым дерзновением сказать так: онтологический смысл русского понимания и греха и покаяния, и целей спасения – это, прежде всего, вера в то, что Бог простит. Это вера в надежду прощения. Если Бог прощает, то возможны и легки все иные подвиги: и сладость молитвенного делания, и упоение нетварными энергиями благодати, и радость творчества, и счастье положить свою душу «за други своя». Вероятно, от этой надежда плакали героини рассказа Чехова «Студент», когда они слушали рассказ о предательстве апостола Петра. Очевидно, они плакали не только от сострадания Христу, от жалости к отрекшемуся Петру. Они плакали от того, что сами, как апостол Пётр, уповали на прощение и спасение.
Призыв к покаянию, а через него – к обновлению, преображению человеческой души лежит в основе подвижнической деятельности русского старчества. Идеал «покаянной святости», связанный с обновлением, преображением человека, со всей очевидностью составляет самобытное, неизменное, спасительное ядро русской православной духовности.
