Дорофеева Л.Г. «Агиография о новомучениках и исповедниках российских ХХ — ХХI вв. как явление русской словесности. Проблемы изучения»

Дорофеева Людмила Григорьевна,
доктор филологических наук, профессор
Балтийского университета им. И. Канта
(г. Калининград)

«Агиография о новомучениках и исповедниках российских ХХ — ХХI вв. как явление русской словесности.
Проблемы изучения».

Доклад на  секции «Русская литература и события 1917 года»
в рамках XXV Международных Рождественских образовательных чтений
«1917-2017: уроки столетия»

(Москва, Храм Христа Спасителя, 26 января 2017 г.)

В своем труде «Святые Древней Руси» Федотов выделяет четыре периода русской святости от XI к нач. XX века и намечает пятый: Он завершает свою книгу убежденностью в том, что «революция, сжигающая в огне грехи России, вызвала небывалое цветение святости: святости мучеников, исповедников, духовных подвижников в миру» (11, с.33) Этот период «нового мученичества» был зафиксирован Архиерейским Собором Русской Православной церкви 13-16 августа 2000 года, причислившем более полутора тысяч человек к лику святости.

Естественно, что этот процесс выразил себя и в создании агиографической литературы. (Заметим, что современная агиография включает в себя жития святых, живших в другие века, но канонизированных недавно. Например, житие благ. князя Дмитрия Донского, канонизированного в 1988 г., или святого праведного Федора Ушакова, блаж. Ксении Петербургской, и др.) Причем налицо жанровое разнообразие текстов, обращенных к идее святости – от житий, тяготеющих к строго канонической форме до повестей беллетризованного характера и собственно художественной духовной прозы.

В связи с неизученностью данной области русской словесности встает целый ряд проблем – от собственно описания этой литературы до анализа поэтики. И это дело будущего. Мы лишь обозначаем сам предмет исследования и выделим некоторые его аспекты. В частности, нас интересует, что происходит с жанровым каноном и его формами в новых историко-литературных условиях.

Остановимся на проблеме авторства

Прежде всего, укажем на особенность возникновения текста, первопричиной которого становится не автор, не писатель с его волей, а сам исторический и духовный процесс, в связи с чем проблема авторства получает то же наполнение и разрешение, что и в древнерусской литературе. Мы встречаемся с тем, что далеко не всегда указано имя составителя жития, или оно ограничивается неполным его выражением. Например, Жизнеописание московского старца отца Алексея Мечева указывает авторство так: «Составила монахиня Иулиания» (8). И более никаких сведений об авторе не сообщается.

Часто автор указан в том случае, если произведение носит характер повести. Например, книга О. Н. Вышеславцевой «Пастырь во времена безбожия» посвящается памяти протоирея Николая Голубцова, который не был канонизирован, и это скорее повесть, а не материалы к канонизации. Его служение приходится на времена «хрущевских» гонений на церковь, и книга представляет собой собрание воспоминаний разных лиц об о. Николае, фрагментов писем, проповедей и трудов самого священника (1).

Особый интерес представляет первое оригинальное жизнеописание царя-страстотерпца Николая II «Православный Царь-мученик», составленное игуменом Серафимом (Кузнецовым). (4) Известен не только сам автор, но и история его жизни, связанная с историей жизни Царской Семьи и сама могущая стать предметом агиографии. Более того, он является автором еще нескольких житий, представляющих несомненный интерес с точки зрения изучения агиографического стиля. Это позволяет говорить о нем как о церковном писателе.

Не перечисляя всех вариантов проявления авторства, следует отметить, что каких-либо установленных правил здесь нет и как некую тенденцию можно обозначить только стремление к анонимности при создании жития канонизированного святого и наличие авторства в произведениях, тяготеющих к повести.

Особенностью сегодняшнего времени является то, что мы можем наблюдать сам процесс создания жития святого, продолжающийся весь период подготовки к канонизации, который порой составляет несколько лет, рождая различного типа произведения, имеющие агиографическую функцию. (Отметим, что это уже иной процесс создания жития, нежели в древнерусский период, когда житие часто записывалось на основе устного предания после канонизации, как результат поклонения святому). Это могут быть биографии и автобиографии, мемуары, эпистолярный жанр, произведения самих канонизируемых святых – их проповеди, «Слова», «Покаянные плачи», дневники, стихи. Особенно много собирается различного характера документов. Один святой может вызвать к жизни целый ряд произведений. Такова агиографическая литература, посвященная Царственным Мученикам, преподобномученице Елизавете, священноисповеднику архиепископу Луке (Войно-Ясенецкому), и многим другим, — литература весьма объемная и разнообразная по своему составу. По-прежнему мы наблюдаем создание формы краткого жития и пространного, что вполне в традиции древнерусской литературы (См.: 6, С. 555 – 652.).

Интересным явлением современной агиографии является создание сборников агиографических текстов, объединенных по принципу единства места, где прославились святые, и, может быть, времени. Такова, например, книга, посвященная казанским новомученикам. Автор-составитель в предисловии так определил свою цель: «сборник литературно обработанных материалов для будущей канонизации первых казанских мучеников». Ценность предисловия состоит еще в том, что в нем присутствует авторская рефлексия по поводу самого текста и, в частности, его жанрового определения и функции: «жизнеописание – это не жития святых, и их целью является описание еще не канонизированных мучеников за Христа с максимальной полнотой и достоверностью, с привлечением наибольшего числа архивных документов. Этим объясняется подчас излишняя перегруженность жизнеописаний датами, биографическими подробностями и цитатами». (3, С.3.) Вся книга представляет собой цельное сочинение, обладающее продуманной композицией, внутренним сюжетом, в основании которого лежит раскрытие святости в движении истории на протяжении одного года. Открывает книгу глава «Краткий обзор событий 1918 года в Казанской епархии», и после шести жизнеописаний и краткого изложения истории «прочих новомучеников Казанских, убиенных в 1918 году», завершающей является глава «Окаянные дни», в которой приводятся выдержки из газеты «Знамя революции» за 1918 год. Используется сила самого факта, документа, который становится эмоциональной кульминацией всего повествования, чему способствует и его финальное месторасположение.

Итак, современная агиография в качестве основной формы повествования избирает документальную прозу.

Существует мнение исследователей агиографии периода XVII — XIX вв. о том, что включение документальных источников в житие – это, во-первых, черта литературы нового времени, и, во-вторых, ведет к трансформации «жанра агиографического в жанр исторической биографии», а значит, есть «тенденция отхождения от канона» (10, С. 85.).   Мы же обратились к агиографической литературе, созданной преимущественно в конце 20-го века и интенсивно появляющейся сейчас, а, следовательно, к процессу далеко еще не устоявшемуся. И, безусловно, современная агиография испытывает активное влияние сложившейся в новое время литературной традиции, форм, уже утвердившихся в современном секулярном эстетическом сознании: индивидуализации, психологизации, обращение к стилю мемуаристики, близость к жанру биографии (Примером такого нового агиографического стиля может быть известная книга митр. Вениамина Федченкова о преп. Серафиме «Всемирный светильник» М., 2003, или книга «Преподобные старцы: жития, чудеса, поучения» М, 2003 г. – переработанное издание «Жития преп. старцев Оптиной Пустныни» Джондарвиль, 1992)

Приведем пример из жития преподобномученика Феодора (Богоявленского), сост. игумен Дамаскин (Орловский)- индивидуализации и психологизации образа святого: «Попав в исправительно-трудовой лагерь, о. Феодор имел намерение не сообщать о месте своего нахождения и никому не писать. Ему хотелось в заключении, которое явилось для него подвигом сугубым, пожить, полагаясь только на Бога, не надеясь ни на материальную помощь близких, ни на согревающее душу слово их поддержки. В брани против духов злобы поднебесной ему не нужны были ни излишки одежды, ни пищи, а только чистое сердце и душа, не преклоняющаяся на грех, о спасении которой воинствовали ангелы небесные…»

Автор-составитель продолжает внутреннее раскрытие душевного состояния святого приведением отрывков из его писем, содержащих глубоко личные переживания: «Сейчас, сидя в тишине больничной ночи, нарушаемой иногда стоном больного или шумом проходящего невдалеке поезда, я мысленно прохожу последние годы. Да, много приобретено доброго, но и много растрачено…»(2)

Житие, как известно, вне канона существовать не может, и проблема соотношения житийного канона с новыми для него формами – одна из самых интересных и остро стоящих. В качестве предварительных рассуждений можно заметить, что опыт агиографии 20-го века говорит о незыблемости канона при свободе использования разных форм и типов повествования, но прежде всего в рамках документальной прозы. Если житие составлено только из документального и мемуарного материала без включения слова повествователя, то главным средством выражения идеи становится последовательность расположения материалов, которые выстраиваются в строгом порядке, подчиненном главной цели жития – изображению жизни Духа, проявления святости в индивидуальной судьбе личности. Сама логика святости выстраивает внутренний сюжет жизнеописания и авторская воля ограничивается подбором и расположением собранного материала, при этом ни в коем случае не нарушая реальной исторической последовательности событий, но отбирая из всего «временного» то, что являет собой «вечное». (В соответствии с определением Г. П. Федотова, «общий закон агиографического стиля, подобный закону иконописи: он требует подчинения частного общему, растворения человеческого лица в небесном прославленном лике») (11, с. 30).

Вообще нужно отметить в современной агиографии довольно большое разнообразие форм житий, стилевых черт, типов повествования. Нет какой-то одной-двух агиографических школ, как это было в литературе Древней Руси. Индивидуальность автора-составителя получает возможность своего выражения через выбор формы, при этом не противоречащей житийному канону. И не только автора. Современная агиография в силу особенностей социокультурных и литературных условий, усиливает и сторону индивидуализации в изображении святого, чему служит обилие фактов, конкретно-исторического материала. Но поскольку цель агиографа – изображение не лица, а Лика, то он стремится не потонуть в конкретике имеющихся фактов, характеристик, воспоминаний. Перед агиографом стоит сложнейшая задача – выразить неповторимое, свойственное только данной личности, и одновременно выделить духовную доминанту в образе святого.

В анализе форм современного житийного текста в условиях отсутствия единого устоявшегося агиографического стиля, но, наоборот, наличия самых разных форм повествования, изображения святого, надо помнить о главном критерии, по которому можно определить причастность текста именно к агиографии. Нужно помнить о генезисе жанра, о его принадлежности жизни Церкви. Жанр жития – есть факт Священного Предания, и не может не быть таковым. Оно есть, прежде всего, деяние, а уже потом явление словесности. Любое несоответствие системе ценностных, духовных, содержательных координат, которые несет в себе Священное Предание (и церковное), выводит текст из его сферы, пусть даже внешние формальные признаки сохранены. Это принципиально меняет функцию и содержательную наполненность всех форм произведения. И как формы устоявшейся житийной схемы перестают быть житийными при выпадении из пространства (контекста) Священного Предания (наиболее яркий тому пример в истории русской литературы – «Житие» протопопа Аввакума), так и новые формы новой исторической и литературной реальности, взятые из другого контекста, могут выполнять агиографическую функцию.

Так, одной из наиболее распространенных форм в современной агиографии является форма мемуаров. Это явление литературы нового времени и появилась эта форма в агиографической литературе не так давно. Что происходит с ней в условиях житийного канона? На наш взгляд, она преображается в контексте Священного Предания; здесь эта жанровая форма выполняет иную, нежели в светской литературе, функцию. При этом внешне форма не изменяется: «мемуарист, воспроизведя лишь ту часть действительности, которая находилась в его поле зрения, основывается на собственных непосредственных впечатлениях и воспоминаниях». Но по следующему внутреннему признаку, который является жанрово важным, — «повсюду мемуарист на переднем плане, или он сам, или его точка зрения на описываемое» ²⁴ (7, с.216) , — наблюдается явное и принципиальное отличие. В духовной православной литературе «на переднем плане» не «он сам» (т.е. мемуарист), и не «его точка зрения», и вообще центр внимания не во временной плоскости, а в сакральном, в вечности, которой причастен святой. Поэтому объект описания – не «мои» переживания «чьей-то святости», а сама святость, сам святой или подвижник. «Точка зрения» находится в Откровении, которое несет в себе Священное Предание. Преображение мемуарного текста происходит настолько ненасильственно, что рационально почти неуловимо. Внешне неизменная форма преображается внутренне, получает иной внутренний объем содержания благодаря включенности в житийный канон. Это связано с особенностями творческого акта, ведь написание жития есть по сути своей творчество, основу которого составляет религиозный акт, а «самым могучим религиозным актом, — по мысли И. Ильина, — является сердечное созерцание». Оно возможно только при осуществлении христианской любви, источником которой является сердце: «Религиозный опыт родится в одухотворенном сердце в виде любви к Богу. Любимое должно быть подлинно узрено духовным созерцанием»²⁵(5, С.105).

Все мемуарные тексты, включенные в жизнеописание святого, или составляющие его, будучи глубоко личными, осердеченными, передающими порой личный интимный религиозный (духовный или душевный) опыт, предметом своим делают духовный путь другого человека, явившего собой святость, «изобразившего» в себе Христа, Который и для мемуариста, и для описываемого святого, является и целью, и главным смыслом, и главным «Предметом» любви. Оставаясь формальным центром повествования, сам мемуарист устраняется из своего же поля зрения. Он весь сосредоточен и растворен в том, о ком вспоминает. Возникает как бы два центра, соединенные соборно, а это значит, в тексте присутствует один «субъектно-объектный центр», в котором осуществляется принцип «нераздельности и неслиянности», возможный только при наличии третьего – духовного поля любви Христовой. Таким образом, можно говорить, что в данной форме мемуаров, выполняющей агиографическую функцию, воплощается категория соборности: происходит отказ мемуариста «от себя» в любви к святому, в котором он через сердечное созерцание обнаруживает Христа. Тем самым он достигает осуществления полноты своей личности, что выражается в формах «личного присутствия» – наличия авторского «я», эмоционально-лирического, субъективного повествования.

Конечно, основа агиографического канона – идея святости, и идея спасения души. Святой человек и характеризуется присутствием и действием в нем Духа Святого, или Благодати, почему русский народ и называл метко такого человека «земной ангел», или «небесный человек». Это значит, что в святом есть то неизменное и неподвижное в своей глубине, что относится к вечности, и то временное и развивающееся, что связано с земной жизнью, с миром видимым. На этом скрещении временного и вечного и совершается со-творчество человека с Творцом, и тут становится видимым процесс движения, нового «прирастания» к истории святости, новые формы его выражения по отношению к агиографической традиции. История русской святости 20-го века ждет своего исследования.

Мы же рассмотрим лишь вкратце ряд из указанных особенностей современной агиографии на примере Жития святого праведного Петра Чельцова, исповедника (9.).   Прежде всего, отметим соединение современных литературных форм с житийным каноном. В соответствии с каноном, автор жития не считает себя автором, но называет себя «автором-составителем» и помещает свое имя после названия произведения, указывая тем самым, что истинным автором является сам святой. Также канонична и структура жития: композиция трехчастна, этапы жизненного пути даны в соответствии с требованиями жанра – в последовательности от рождения до смерти. Сочетание в изображении вечного и временного определяется целью агиографа изобразить святость, вечное во временном, потому события выстраиваются с точки зрения провиденциальности пути святого. Так, в самом начале священнического пути указывается на просветительскую деятельность молодого тогда о. Петра, и при всей сжатости повествования, скупости в описаниях (все излагается в строго документальном стиле) полностью приводится краткий конспект лекции «О смысле страданий», составленный им самим. (Здесь отметим в отличие от мемуарной прозы, свободной в отборе материала от чего бы то ни было, кроме воли автора, строгий отбор материала агиографом, подчиняющимся требованиям агиографического канона). И это предваряет тот путь страданий, которым прошел сам о. Петр и который привел его к глубокому осознанию и осуществлению в жизни идеи крестоношения. Духовную доминанту пути пресвитера праведника и исповедника Петра можно определить прямым исполнением призыва Спасителя: «Если кто хочет идти за мною, отвергнись себя, возьми крест свой, и следуй за Мной». (Лк.9,23)

Новым для агиографии является включение в текст жития в качестве эпиграфа не цитаты из священного Писания, а высказывание святителя и исповедника патриарха Тихона, и слова самого пресвитера Петра, которые соединяют идею вольного страдания и крестоношения.

Активно используется в тексте документы различного типа: фото, дневники, письма и т.д. Звучит живой голос о. Петра в приведенном письме, написанном им на склоне жизни, где он утверждает идею священнического служения как крестоношения, что напрямую перекликается с эпиграфом; повторяется цитирование: «Служение священническое есть крестоношение, и каждый священник страдает со Христом, и во священнике страдает Христос» (28). Встречаются и стихи, которые высылал в письмах своей жене, отрывки проповедей. Но все же основная часть представляет собой последовательное и документированное изложение жизненного пути, в конце которого проявляется и описание чудес – прозорливости и исцелений.

Как это характерно для современной агиографии, в житие включены воспоминания очевидцев, мемуары, которые составляют третью и последнюю часть, ту, что в древних житиях, как правило, посвящена описанию чудес. В житии святого праведного Петра исповедника третья, — назовем ее мемуарной, — часть целью своей не ставит описание чудес. Главное в ней – создание образа святого, раскрытие содержания его святости через свидетельства очевидцев. Присутствует момент психологизации, индивидуализации (например, в одном из воспоминаний читаем: «Я увидел старого священника с пронзительным взором, с мохнатыми бровями, очень благожелательного и умного»(41), но главным для агиографа остается доказательство святости, являющей себя и в личностных свойствах святого, и в явленных им чудесах. Так, приводятся разные примеры его дара прозорливости в форме разных «случаев». Особо отмечается его дар молитвы и слез, причем все дано в описанной выше мемуарной форме субъективного повествования от 3-го лица в полной сосредоточенности рассказчика мемуариста на образе человека, в котором он обнаруживает явление святости: «во время богослужений отца Петра я молился в алтаре, пел на клиросе. Никакая запись не передаст того состояния, которое было при его служении. Он излучал из себя для желающих принять особый духовный настрой, который проходил до самого конца храма. Народ чувствовал, что батюшка на самом деле молится, предстоит Богу. Он молился со слезами, но это не была истерика. И в алтаре никакой лишней суеты не было: отец Петр так служил, что суетиться около него было стыдно. Небольшой деревянный храм был переполнен народом, и душно, и трудно было.… То удивительно, что батюшка до последних дней обходился без помощников. У него была Русь, у него была молитва, у него была особенная тишина и в доме, и в церкви. И прихожане-то у него были особенные – основной костяк, конечно, потому что приезжали к нему многие люди, разные люди…» (44- 45)

В соответствии с историческими особенностями времени – эпохи гонений, репрессий, — святость отца Петра включает в себя и праведность и исповедничество.

Идея праведности выразила себя в подвиге более чем 60-летнего подвижнического священнического служения, благочестивой жизни, явном исполнении заповедей Божиих, что в последние годы жизни привело к обретению им благодатных даров прозрения и исцеления. Обрисован путь праведника в соответствии с каноном, присущим этому типу святости. Не случайно автор-агиограф подчеркивает духовное преемство о. Петра, идущее от святого праведного Иоанна Кронштадского и Оптинских старцев, от которых «он воспринял опыт окормления народа Божия» (7).

Идея исповедничества пронизывает тоже весь путь святого, но с определенного момента. Агиограф четко делит его путь: до 1922 г. – время формирования, становления как служителя церкви; и после 1922 г., когда, по слову агиографа, «начинается исповеднический путь отца Петра. 6 апреля 1922 г. протоирей Петр был арестован…» (130). Это был первый арест, и затем на протяжении всей жизни – несколько арестов, тюрьмы, лагерь, ссылка – всего более 15-ти лет. Последний приговор был вынесен 13 февраля 1950 года – 10 лет заключения в исправительно-трудовом лагере.

И все же объединяющей эти два подвига и центральной идеей пути пресвитера Петра, движущей силой, определяющей его внутренний выбор, является уже названная выше идея крестоношения. Она становится жизнетворящей, определяет поступки святого в каждый данный момент его жизни, она и составляет самую суть житийного канона, основание которого обнаруживается в Евангелии: « И кто не берет креста своего, и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф.10.38)

Автор-составитель этого жития стремится обнаружить и провести через все повествование доминанту подвига святого, определяющего главный смысл его духовного подвига – идею крестоношения. Это очевидный авторский индивидуально-художественный прием: от эпиграфа, через описание самих событий, указывающих на промыслительность пути святого, для чего и приводится полностью его лекция о крестношении, к финалу жизни, ставшей житием.

Так в конкретно-историческом и временном являет себя Вечное, незыблемое, выраженное в категории Истины. Так Вечное реализуется во временном, утверждая свою вечную современность. Священное Предание уже включает в свой исторический и внеисторический опыт житие святого праведного Петра исповедника, благодаря подвигу которого произошло «прирастание» смысла, развитие святости как духовного творчества личности во времени.

Литература:

1. Вышеславцева О. Н. Пастырь во времена безбожия. СПб, 1994.
2. Житие прпмч. Феодора (Богоявленского) // http://pstgu.ru/news/martir/2015/07/19/60088
3. Журавский А. Жизнеописания новых мучеников казанских. Год 1918. М, 1996.
4. Игумен Серафим (Кузнецов). Православный царь – мученик. М., 2000.
5. Ильин И. Аксиомы религиозного опыта. М., 1993.
6. Краткие жития новомучеников российских// Жития святых в земле российских прославленных. Русские святые XI – XX в. СПб, 2001.
7. Литературный энциклопедический словарь. М., 1987.
8. Монахиня Иулиания. Жизнеописание московского старца отца Алексея Мечева. Место и год издания не указаны.
9. Святой праведный пресвитер Петр Чельцов исповедник. Автор-составитель инокиня Сергия. М., 2001.
10. Севастьянова С. К. Цикл агиографических произведений об Иисусе   Голгофском. Язык, слово, действительность. Минск, 2000.
11. Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990